Виктор Михайлович сидел в своем кабинете и читал свежую газету, попивая кофе из маленькой чашки. Вдруг двери распахнулись, и в комнату влетела запыхавшаяся девушка. Взглянув на нее из-под очков, Виктор Михайлович отложил газету в сторону и недоуменно взглянул на дочь.
— Вера, что произошло? Что-то случилось? — воскликнул он, пытаясь понять, от чего дочь так себя повела.
— Папа! — девушка на мгновение сжала губы, боясь произнести те роковые слова, — война началась...
Мужчина был явно ошеломлен заявлением дочери, невесть откуда узнавшей эту новость, но перебивать ее он не решился. Поэтому после паузы в пару секунд, которая, казалось, длилась вечно, Вера продолжила:
— Мы сидели с девчонками в клубе и ждали начала занятий, когда включился приемник и там... — на мгновение она посмотрела на озадаченное заявлением лицо отца, а затем тихо отрывисто добавила, — война, сказали, началась...
Виктор Михайлович не верил своим ушам, хотя прекрасно понимал, что настал тот момент, начало которого не хотел приближать ни один человек, живущий в мире. Война. Мужчина просто не мог принять этого — новость своей острой неожиданностью пронзила его сердце насквозь прямым попаданием с первого выстрела.
— Вера, — сказал он дочери, — если это правда, то помни: я всегда буду любить тебя больше всего на свете, независимо от твоего выбора.
— Мы выиграем эту войну! Во что бы то ни стало! — с дрожью в голосе произнесла Вера. — Я уверена!
Отец улыбнулся дочери, пытаясь хоть немного показать ей, что все будет хорошо, но только она успела выйти за порог кабинета, как тот принялся звонить в институт, в котором работал, уточняя, как скоро будут собирать отряды добровольцев.
Тем временем Вера, не теряя ни минуты, помчалась к подругам. Но, не успев выбежать из дома, она натолкнулась на Настю. Ее заплаканные глаза дали Вере знать, что девушка уже обо всем знает. Обняв подругу, она попыталась ее успокоить и немного приободрить.
— А вдруг с Сережей что-то случилось? — шмыгая носом, сказала Настя. — Я не смогу без него...
— Все будет хорошо! — Вера гладила подругу по голове, выискивая в памяти слова, чтобы приободрить ее. — Надо Катюху найти, а потом решим, что делать.
Настя кивнула головой Вере в знак согласия, и девушки отправились в путь.
Катя бегала по квартире, в спешке собирая вещи отца. Он должен был сегодня вечером отправиться на фронт. Новость застала девушку врасплох, но та, не подавая виду, помогала собирать вещи отцу, складывая в чемодан исключительно нужные вещи, пока тот отвечал на многочисленные звонки, внимательно изучал карту и копался в каких-то бумагах. В тайне от отца Катя спрятала в карман чемодана фотокарточку, на которой были запечатлены ее мама — Татьяна Николаевна, отец — Владимир Дмитриевич, младший брат — Ваня и сама Катя. Вдруг в дверь позвонили, и девушка вздрогнула от неожиданности. Мотнув головой и отогнав думы прочь, она пошла открывать дверь. Как оказалось, за дверью стояли взмыленные Вера и Настя. Катя пригласила их в квартиру, но, глядя на подругу, взволнованную не меньше, чем они сами, девушки предложили присоединиться к ним чуть позже в парке за соседним домом. Коротко кивнув в знак согласия, Катерина закрыла дверь, прислонилась спиной к стене и съехала вниз по прохладной гладкой поверхности. Ее догадки о том, что настало новое жестокое время, именуемое войной, оказались правдой. Но приближающиеся тяжелые шаги отца заставили девушку встать и на время забыть о мрачных мыслях. Отец приоткрыл дверь в свой кабинет и позвал Катю внутрь, что делал за всего лишь два раза: когда узнал, что дочь зачислена в комсомол и когда получила выговор за подпорченный неудачной посадкой планер. В остальное время она могла видеть его дела только сквозь приоткрытые двери.
Владимир Дмитриевич был человеком достаточно серьезным, таковым его обязывала быть работа, но в то же время он очень любил свою семью. Он не мог сразу рассказать дочери, что началась война, ему не позволяла совесть. Хотя Катя и была уже далеко не маленькой девочкой, но отец заботился о ней, оберегая от лишних знаний.
— Ну, что стоишь, как не родная? Присаживайся! — мужчина сел на свой стул и указал дочери на стул напротив, предложив присесть. Катя присела и посмотрела на отца. Казалось, за те часы, которые она сегодня не видела его, он постарел: на его лице пролегли глубокие морщины, глаза горели неизвестным ранее огнем. Комната была наполнена вязкой пугающей тишиной, которую прежде нарушали шелест бумаг, бесконечные телефонные звонки, разговоры и стук печатной машинки. Отец с дочерью пристально смотрели друг на друга.
— Должно быть, ты уже догадываешься, почему я уезжаю? — нарушив тишину, сказал Владимир Дмитриевич. — Я не мог позволить себе рассказать тебе всю правду с самого начала... Рано утром на Киев были сброшены бомбы. Я не знаю, остался ли еще кто-то в живых...
Катино сердце ёкнуло в груди и неприятно сжалось — в Киеве жили бабушка и дедушка девушки, к которым уехали в гости ее мама и брат. И если ее рассудок ранее отторгал информацию о войне, то сейчас ей хотелось влиться в ряды красноармейцев и беспощадно сражаться с врагом, уничтожающим мирные города и поселения, не жалеющим ни взрослых, ни детей, ни стариков.
— Я еду с тобой! — после недолгой паузы громко и решительно произнесла Катя. — Я хочу на фронт!
— Катенька, доченька, нельзя на фронт, — грустно сказал отец, — никак нельзя. Ты лучше учись, а война кончится быстро, глазом моргнуть не успеешь!
Девушка не решилась спорить с отцом, зная, что бесполезно.
Владимир Дмитриевич принес свой чемодан, проверил содержимое, и, вложив какие-то бумаги в свой планшет, направился к выходу. Надев фуражку, он обнял на прощание дочь, поцеловал дочь в темя и ушел.
